"Меня интересует только "чушь", только то, что не имеет никакого практическогосмысла. Меня интересует только жизнь в своем нелепом проявлении. Геройство, пафос,удаль, мораль, гигиеничность, нравственность, умиление и азарт - ненавистные дляменя слова. Но я вполне понимаю и уважаю: восторг и восхищение, вдохновение иотчаяние, страсть и сдержанность, распутство и целомудрие, печаль и горе, радость исмех". "Такой странный коктейль эстетических ценностей при незаурядном поэтическом даровании должен был дать весьма интересные результаты - и дал их". (Е.Евтушенко)В сочинениях для "взрослых" детская игра в чепуху превращается в бытовойабсурд. Литература абсурда оказалась идеальным выражением всех тех ужасов, всех тех нелепостей, которые происходили вокруг, которые и породили этот самый абсурд, егомышление. Хармса занимала абсурдность существования, действий, поступков отдельного человека или группы людей, помноженная на абсурд самой жизни, бытия. Он не так уж много придумывал, сочинял эту "чушь", замешивая ее на чудном, странном, -он лишь фиксировал на ней свое внимание. Ему было совсем просто извлекать смешное, веселое из нелепой "чуши", которая составляла суть его мыслимых и немыслимых историй, и когда ни о каком абсурде как литературном направлении никто непомышлял, - он вместе со своим другом Александром Введенским, каждый по-своему,прокладывал это направление. Хармс ощущал себя новатором в литературе и поэтомучувствовал себя одиноким. ("Нет уважения ко мне писателей. Нет между ними подлинных искателей",- записал он в 1933 году.)Рассказы и сценки из цикла "Случаи", посвященного жене Марине Малич,несмотря на весь их лаконизм (некоторые вещи - в треть страницы) и фантасмагоричность, удивительным образом передают и атмосферу, и быт 30-х годов. Их юмор -это юмор абсурда. Хармс прекрасно сознавал, что такой юмор может быть не всякомупонятен, и все же не отказывался от него. В заметках "О смехе" он говорил: "Естьнесколько сортов смеха. Есть средний сорт смеха, когда смеется весь зал, но нев полную силу. Есть сильный сорт смеха, когда смеется та или иная часть залы, но ужев полную силу, а другая часть залы молчит, до нее смех в этом случае совсем не доходит. Первый сорт смеха требует эстрадная комиссия от эстрадного актера, новторой сорт смеха лучше. Скоты не должны смеяться". Макс Фрай считает, что "русская литература не заслуживает Хармса", что"в Небесной Канцелярии планировали...очередной подарок каким-нибудь англичанам",так как "высокое искусство абсурда - это их исконная специализация", но "позже выяснилось, что Хармс, как ни странно, позарез нужен огромному количеству читателей. Еголюбят особенной любовью. Нет другого автора, которого бы пародировали столь активнои анонимно...Хармса не пародируют только ленивые". "Литература Хармса действительно сродни геометрии Лобачевского. Он расставляет знаки на бумаге таким образом, что наглазах читателя начинают пересекаться параллельные прямые; непрерывность бытияотменяется; знакомые слова отчасти утрачивают привычное значение,...живые люди становятся плоскими и бесцветными, как плясуны в театре теней; да и сама реальностьразлетается безжалостным пером на мелкие осколки... Я не знаю писателя более ужасающего, чем изящно ироничный Хармс... Его смертельное оружие - невинныйцинизм ангела (по меньшей мере - инопланетянина), слегка шокированного незамысловатой нелепостью человеческого устройства.""Мир ловил, но так и не поймал Хармса (убил - да, конечно, но не поймал);а "значит, жизнь победила смерть неизвестным для меня способом". (М.Фрай)
